И вот начинается рассказ, полный тайных недомолвок, уверток, хотя в общем нам уже все давно ясно.
Сурово сомкнулся вокруг густой лес, легли поперек дороги глубокие овраги, распластались по берегам реки топкие камышовые болота. Уходят отцы, дяди и старшие братья в партизаны. А он еще молод, но ловок, смел. Он знает все лощинки, последние тропинки на сорок километров в округе.
Боясь, что ему не поверят, он вытягивает из-за пазухи завернутый в клеенку комсомольский билет. И не будучи вправе рассказать что-либо больше, облизывая потрескавшиеся, запыленные губы, он ждет жадно и нетерпеливо.
Я смотрю ему в глаза. Я кладу ему в горячую руку обойму. Это – обойма от моей винтовки. Она записана на мне.
Я беру на себя ответ за то, что каждая выпущенная из этих пяти патронов пуля полетит точно в ту, куда надо, сторону.
– Как тебя зовут?
– Послушай, Яков, ну зачем тебе патроны, если у тебя нет винтовки? Что же ты, из пустой крынки стрелять будешь?
Грузовик трогается. Яков спрыгивает с подножки, он подскакивает и весело кричит что-то несуразное, бестолковое. Он смеется и загадочно грозит мне вдогонку пальцем. Потом, двинув кулаком по морде вертевшуюся около корову, он исчезает в клубах пыли.
Ой, нет! Этот паренек заложит обойму не в пустую крынку.
Дети! На десятки тысяч из них война обрушилась точно так же, как и на взрослых, уже хотя бы потому, что сброшенные над мирными городами фашистские бомбы имеют для всех одинаковую силу.
Остро, чаще острее, чем взрослые, подростки – мальчуганы, девочки – переживают события Великой Отечественной войны.
Они жадно, до последней точки, слушают сообщения Информбюро, запоминают все детали героических поступков, выписывают имена героев, их звания, их фамилии.
Я люблю границы. Это всегда контраст. Особенно люблю границы, через которые никто не ходит, а которые представляют собой фронтовые полосы, десятилетиями храня временно замороженные конфликты. Ранее уже рассказывал про границу Израиля и Сирии на Голанских высотах, с ее бункерами, противотанковыми рвами и брошенной техникой. Сегодня речь пойдет о местах, где вот уже 17 лет друг за другом зорко следят некогда граждане одного государства: армяне и азербайджанцы. Хочу сразу заметить, что меня никто не приглашал на экскурсию по фронтовой полосе, а лазая там, я по сути нарушал требования карабахского МИДа, строго-настрого запрещающего туристам не только приближаться к границе с Азербайджаном, но даже просто останавливаться на некоторых дорогах и уже тем более не разрешали что-либо там фотографировать. Своего рода паранойя, имеющая, впрочем, определенные основания.
Для начала, когда вы въезжаете в Карабах, следует зарегистрироваться в их МИДе, что в центре Стапанакерта. Очень симпатичные и приветливые армянские девушки оформляют вам своего рода "путевой лист" с указанием тех мест, которые вам разрешается посетить. И ни шагу в сторону, предупреждают они. Например, мне сразу заявили - ни в коем случае не заезжайте в Агдам и не фотографируйте там. На мой вопрос почему не фотографировать был ответ "Там мины". Связь между наличием мин и запретам фотографировать руины города я не понял, но спорить не стал. Кроме того, девушки не разрешили мне посетить ряд мест, которые я выбрал с их же собственной карты Карабаха, выпускаемой в Ереване: руины крепости Джраберд возле Мартакерта, или Зодский перевал назад в Армению. По поводу крепости Джраберд девушки не знали вовсе, а когда я показал им на карте, то решили, что это близко к Азербайджану и посему опасно. Касательно выезда назад в Армению через Зодский перевал, они с жаром ответили, что... там азербайджанцы и они меня застрелят(!). Спорить я тоже не стал. Слишком красивые девушки. Пусть они слабы в географии родного края, а может быть перестраховываются. Ну зачем с ними спорить? В итоге получил вот такую бумагу -
Забегая вперед, замечу, что бумагу проверяли лишь один раз, в маленьком городке Мартакерт на северо-востоке Карабаха. Помнится, мы просто шли по улице, как из припаркованных "Жигулей" вышел милиционер и парень в штатском. Спросили наши документы, спросили кто мы по национальности, спросили куда едем. Записали наши данные в блокнот и отпустили. Что касается Зодского перевала, то несмотря на отказ МИДа позволить нам туда ехать, мы махнули на запреты рукой и нормально его пересекли, но об этом чуть позже.
Фронтовая полоса
Ее очень легко заметить на любой мало-мальски подробной карте региона. Если будете смотреть на советских / российских, то там бережно сохраняются прежние, азербайджанские названия. Это слегка путает в дороге, поскольку сейчас все переименовано, а спрашивать у армян Карабаха, как проехать в Агдере (Мартакерт), или в Физули (Мартуни) - это как минимум не корректно с учетом военного положения, а как максимум - чревато сильной антипатией местных жителей. Так вот, если ваша карта советская, или "лояльно-российская", то граница проходит в 3-4км восточнее автодороги Агдере - Агдам - Физули - Горадиз. Соответственно, все то, что расположено восточнее этой дороги - считается прифронтовой полосой. Все съезды в том направлении обозначены знаками на армянском и русском "Въезд запрещен". Если вас не остановит это, то, как вариант, что скажете про такие знаки -
Если же вас не остановить ничем, то с очень высокой долей вероятности очень быстро вас остановит военный патруль, либо вы упретесь в перегороженную бетонными блоками дорогу. Там вас задержат и будут долго и муторно тестировать на причастность к шпионажу в пользу Азербайджана. Встреченный нами в Степанакерте одинокий французский бэкпекер был задержан военными в Агдаме, он пешком шел к единственному сохранившемуся в мертвом городе зданию - мечети. Задержали его со словами "Тут опасно, тут мины", но допрашивали на тему того, бывал ли он когда-нибудь в Азербайджане. Как человек, много намучившийся с параноидальными военными в Израиле, мне очень не хотелось поиметь неприятное общение с армянскими людьми в погонах. В 2002-ом я обьяснял египтянам, что не являюсь израильскими шпионом, 2004-ом я объяснял уже израильтянам, что я не являюсь сирийским разведчиком, в 2008-ом объяснял сербами что я не косовский лазутчик. Знаете, это очень однообразно, неприятно и долго. А бдительные стражи порядка ни в одной из стран не блещут интеллектом, знанием географии собственных государств и пониманием что за пределами их узкой сферы проживания и госслужбы есть и еще и огромный мир, полный красок.
В Карабахе же (равно как и в любой другой части пост-Советского пространства) помимо необходимой бдительности в виду военного положения, сохраняется еще и бездарная советская система тотальной подозрительности. Очень много типично советских "низзя": нельзя фотографировать там, нельзя останавливаться здесь. Вас могут задержать за то, что вы сфотографируете руины какого-то никому не нужного сарая. Да, вот еще эпизод. Едем из Стапанакерта на восток, в сторону Аскеранской крепости. Там достраивают аэропорт, откуда с лета 2011-го начинают летать авиарейсы в Ереван. Аэропорт красивый -
Едва я сделал этот кадр, как ко мне бросились сразу двое сотрудников госбезопасности. Снимать нельзя, стратегический объект, заявили они. Задаю им вопрос "Вы хотите сказать, что люди, которые полетят в Ереван, должны будут ходить с повязками на глазах, что бы ненароком не увидеть ваши клумбы с цветами, или флаг НКР? Или вы думаете, что фотографий вашего аэропорта нет нигде в интернете и его не видно на Гугле?". Те не знают что ответить, но твердят, что снимать аэропорт нельзя, что надо срочно стереть фотографию. Хорошо, говорю я, стираю. Делаю вид, что стираю. На этом расстаемся.
Другой эпизод. Стоим на трассе Агдам - Мартакерт, снимаем заброшенный советский памятник. Вот этот -
Подъезжает какая-то машина. В ней пять мужиков, явно военной выправки. Они смотрят что мы делаем. А я, извиняюсь, как раз собрался отойти в сторонку по малой нужде. Но понимаю, что это будет выглядеть подозрительно (чего это я отвернулся и что-то встряхиваю руками - не иначе как затвор Калашникова передергиваю). Поэтому решаю терпеть, хотя хочется очень сильно. Стараюсь не смотреть на сидящих в машине, словно их нет. Вскоре те уезжают. Отлично. Делаю две вещи - облегчаюсь и фотографирую. Чувствую себя по-дурацки.
Почему нельзя снимать развалины Агдама и вовсе непонятно. Говорят, что там везде мины. Допустим. Но, во-первых, Агдам частично заселили сами же карабахцы, восстановив часть домов, во-вторых, город почти целиком за это 16 лет растащили на стройматериалы, а в третьих, на сайте организации HALO (занимающейся разминирование прифронтовой полосы) написано, что большая часть агдамского района давно очищена от мин. И все же туристов усиленно отлавливают, всячески препятствуя посещению этого места. Боятся, что снятые туристами развалины будут использоваться азербайджанской пропагандой? Но это же глупо, не стоит думать, что у азербайджанцев нет ни одной фотки этих мест. Взгляните на Google-Earth, там полсотни фотографий разрушенного Агдама, или напишите в интернете "Аgdam" и вам выдаст тысячи фотографий оттуда.
От себя могу предположить, что не стоит фотографировать азербайджанские кладбища. Их много между Аскераном и Агдамом. Там есть красивые семейные склепы 18-19 веков, но, подозреваю, людям со стороны ваш интерес к такого рода вещами может показаться подозрительным. Чего это турист полез на азербайджанское кладбище, не иначе как ищет могилу своей азербайджанской бабушки. И доказывай им потом, что моя бабушка вовсе не азербайджанка, а еврейка, причем похоронена в Свердловске, а на Кавказе с роду не бывала. И смех и грех.
Люди прифронтовой полосы
Друзья, а теперь проведите жирную черту между сказанным выше и тем, что я расскажу дальше. Забудьте про дурацкое и подозрительное карабахское ГБ, про красивых и смешных девушек из МИДа, забудьте про мины, фронтовые линии и прочее. Забыли, абстрагировались? Отлично.
Итак, люди Карабаха это нечто. Нигде не встречал настолько приятных, гостеприимных, добрых и отзывчивых людей. Хотя очень много где побывал. Везде, буквально в каждом населенном пункте, любой встреченный нами человек не ограничивался ответом на вопрос "Извините, как проехать в Тигранакерт?", а тут же звал в гости: на обед, переночевать, поговорить. Знаете, я не привык к такому. И по-началу терялся. Как-то неудобно. Люди они не богатые, ради гостя выложат последнее, а у меня даже подарка для них нет. Негоже объедать гостеприимных хозяев, а отблагодарить в ответ абсолютно нечем. Поэтому всегда извинялся и объяснял, что к сожалению, очень спешу и в гости не смогу зайти. Жали друг-другу руки и расставались до следующего раза. Тот единственный минимум, который я мог сделать для карабахцев, так это оставлять в церквях и в музеях погибшим небольшую денежку, либо подвозить голосующих. С транспортом там туго, между селами редкая маршрутка курсирует пару раз в день, идет одинокий дедушка - как не подвезти? Поразительно, для этих людей абсолютно в норме пешком идти 10-15км в соседнее село. Они никуда не спешат. Тихонько себе идут, по пути закусывают свежей сдобой и запивают чаем из термоса.
В каждом мало-мальском населенном пункте обязательно есть монумент погибшим на войне и небольшой музей с фотографиями горожан, не вернувшихся домой. Например, в Мартакерте это выглядит так -
Сами по себе малые городки и села Карабаха, в массе своей, напоминают некий апокалипсис. Везде следы войны и заброшенности. Там чисто, люди стараются по мере сил создать вокруг себя некий уют. Но уродливые следы разрушений на каждом углу, куда бы вы не пошли -
Заброшенный парк аттракционов
Признаюсь, меня интересовал вопрос, где покушать за пределами Степанакерта. Изначально полагал, что люди бедные, по ресторанам не ходят, соответственно, кушают дома. А нам останется лишь покупать в магазинах колбасу и делать бутерброды. К величайшему моему удивлению, все оказалось не так. Даже в самом малом местечке всегда есть домашняя столовая, а то и не одна. Просто квартира, обычно на первом этаже. Спросите местных жителей, они вам покажут. Там совершенно обычная тетенька готовит еду для себя и гостей. Стоит сущие копейки, зато вкусно и всегда в приятной компании с соседями и домочадцами. Выглядит это примерно так, согласитесь, более чем мило -
Покушав в Мартакерте, мы взяли путь на Армению, решив любой ценой пройти Зодский перевал. По трем причинам. Прежде всего потому, что МИД запретил туда ехать (а запретный плод сладок), во-вторых это сокращает путь к Еревану примерно вдвое, в третьих мне хотелось протестировать наш джипик Suzuki Grand Vitara в условиях грязной апрельской погоды и таяния снегов на перевале.
Путь через Зодский перевал
Я еще обязательно вернусь к Нагорному Карабаху. Отдельно расскажу про Степанакерт, Шуши, Аскеран, Тигранакерт, Ванк , монастыри Гандзасар и Дидиванк. А пока непосредственно про Зодский перевал, где я испытал целый набор острых ощущений. Для начала дорога испортиралась сразу же за Мартакертом. Вначале дорога была вполне достойная -
Потом начала портиться -
Она по-прежнему сохраняла следы советского асфальта, но больше было ям, чем собственно асфальта. Сразу же после Сарсангского водохранилища асфальт заканчивается. Это большое облегчение, ибо грунтовка кажется уже меньшим из зол -
Возле Дадиванкского монастыря
В какой-то момент нас настиг туман, пришлось сбавить скорость, а потом и вовсе остановиться. Кстати, забавный момент. Отошли немного от машины и вдруг осознаем, что мы ее не видим! Не шучу. Стояла вот тут -
А теперь ничего нет. Вы видите машину? -
Начинаем ее искать, что за наваждение? Вскоре красавица выплывает из тумана, ура -
Едем дальше, поскольку туман немного рассеялся. Еле-еле карабкаемся по серпантину, видимость метра на три вперед. Ничего не видно, под колесами жидкая грязь, благо, что полный привод. Через час выбираемся из низины и вокруг красота -
Машина еще относительно чистая, но начинается зона жидкой грязи. Буквально километр по грязи и машина выглядит так -
Еще час езды по жиже со скоростью не более 20км/ч и мы достигаем высшей точки перевала, теперь дорога идет вниз -
Да, чуть не забыл. Мы сильно переживали на тему общения с военными на выезде из Карабаха. Ведь в МИДе нам не вписали Зодский перевал в путевой лист. Более того, знатоки на туристических форумах пугали "На выезде без разрешения от МИДа вас не выпустят, придется ехать обратно в Степанакерт и выезжать через Лачин и Горис". Такая перспектива нас ничуть не радовала. Впрочем, будучи гостями самого изестного карабахца, Левона Айрапетяна в его селении Ванк (ссылка), у нас был номер его сотового телефона. Нас заверили, что ни один пограничник нас не задержит, а если будут проблемы - пусть звонят, им все объяснят. Мелочь, но приятно.
Впрочем, нас никто и не задерживал. Проехали воинский пост даже не остановившись, разве что подстроившись под военный же УАЗик, которые ехал спереди. Вероятно, солдаты решили, что мы едем все вместе. Наша же машина была настолько грязная включая стекла, что наши лица было сложно разглядеть. Так и выехали из Карабаха незамеченными. Ура! Кстати, в пути помогали водителю военного грузовичка ГАЗ-66, который застрял в грязи на серпантине и не мог выехать. Тянуть его джипом было нереально, он слишком велик, а мы слишком малы, еще и на летней резине. Зато я уговорил лейтенанта пустить меня за руль. Те долго отказывались, мол, военная машина, вы не можете ей управлять! На что я им обьяснил, что за три года в израильской армии наездился по грязи столько, что могу им дать урок вождения в стиле офф-роад. Но фотографировать их машину мне запретили. Очень жаль. Было интересно. Кто не знает, вот такая штуковина -
Смысл таков: неопытный солдатик 18-и лет заглох на подъеме, машина откатилась назад, причем криво, завязла в грязи, он пытался рвануть вверх но глох - не справлялся со сцеплением, подьем градусов в 20 как минимум. Друзья, горжусь сам собой. Буквально несколько рывков вперед-назад, скрежет корявого старого автомобиля и машина выехала из грязи. Вращая всеми колесами и разбрызгивая коричневую жижу, мы медленно заползли на горку. Там офицер поблагодарил за помощь, добавив "...от имени армии республики Армения". Было смешно. Пожали друг-другу руки, потом военные поехали дальше, а я пошел вниз к нашей машине. По пути поскользнулся и собственной задницей проехался по грязи, но это мелочи жизни, недостойные упоминания.
Итак, Зодский перевал пройдет!
Говорят, что летом там ездить существенно проще: сухая грунтовка, знай себе объезжай ямы и не падай в обрывы. Осень и весна - самое лучшее время для любителей небольшого экстрима. Местные жители исхитряются ездить там на Жигулях даже по грязи, но это не лучшая идея. Во-первых, они едут толпой и неизбежно и не раз вчетвером толкают машину, причем не раз, а во-вторых мы наблюдали с десяток увязших легковушек, рядом с которыми сидели грустные пассажиры и оживленно спорили что делать дальше. Приятного мало. Поэтому, лучше всего без полноприводного автомобиля там не показываться, причем даже летом. Если пойдет дождь с мокрым снегом (а на высоте это возможно в любой время года), то вмиг грунтовка превратится в болото - вы пропали.
Теперь, посетив линию фронта с армянской стороны, осталось перебраться в Азербайджан и посмотреть что происходит там. Забегая вперед, сразу предупреждаю, что с той стороны к границе не подобраться вовсе: дороги закрыты километров за 30, сразу южнее Гянджи. Зато увлекателельно само попадание в Азербайджан, где усиленно ищут армянские штампы в вашем паспорте и сильно переживают, а не побывали ли вы ненароком в Карабахе? Подробнее .
Просто мысли вслухИз моего общения с карабахцами, любовь и нежные чувства к России постоянно декларировались. Люди старались вовсе обходить тему участия Москвы в этом конфликте в начале 90-ых. Как мы знаем, ситуация была двоякая. Горбачев проявлял существенно большую лояльность к Гейдару Алиеву, а "случайная" передача азербайджанцам оружейных складов Закавказского военного округа - и вовсе достойна уголовного расследования. С другой стороны, уже независимая Россия, на сегодня, является гарантом того, что Азербайджан не предпримет попытку отбить Карабах силой. Ведь важно помнить, что за эти 16 лет Алиевы здорово обогатились на нефти и их арсеналы в разы больше армянских. Что вам могут сказать карабахцы? Они лишь заложники неприятной ситуации с неясными перспективами.
Фронтовой очерк
Тыловая железнодорожная станция на пути к фронту. Водонапорная башня. Два прямых старых тополя. Низкий кирпичный вокзал, опоясанный густыми акациями.
Воинский эшелон останавливается. К вагону с кошелками в руках подбегают двое поселковых ребятишек.
Лейтенант Мартынов спрашивает:
Почем смородина?
Старший отвечает:
С вас денег не берем, товарищ командир.
Мальчишка добросовестно наполняет стакан верхом, так что смородина сыплется на горячую пыль между шпал. Он опрокидывает стакан в подставленный котелок, задирает голову и, прислушиваясь к далекому гулу, объявляет:
- "Хенкель" гудит... Ух! Ух! Задохнулся. Вы не бойтесь, товарищ лейтенант, вон они наши пошли истребители. Здесь немцам по небу прохода нет.
Ось! Там вона бухает...
Лейтенанта Мартынова это сообщение заинтересовывает. Он садится на пол у дверей и, свесив ноги наружу, поедая смородину, спрашивает:
Гм! А что же, хлопец, на той войне люди делают?
Стрыляют, - объясняет мальчишка, - берут ружье или пушку, наводют... и бах! И готово.
Что готово?
Вот чего! - с досадой восклицает мальчишка. - Наведут курок, нажмут, вот и смерть будет.
Кому смерть - мне? - И Мартынов невозмутимо тычет пальцем себе в грудь.
Да ни! - огорченно вскрикивает удивленный непонятливостью командира мальчишка. - Пришел якийсь-то злыдень, бомбы на хаты швыряет, на сараи. Вот там бабку убили, двух коров разорвало. О то чего, - насмешливо пристыдил он лейтенанта, - наган нацепил, а как воевать, не знает.
Лейтенант Мартынов сконфужен. Окружающие его командиры хохочут.
Паровоз дает гудок.
Мальчишка, тот, что разносил смородину, берет рассерженного братишку за руку и, шагая к тронувшимся вагонам, протяжно и снисходительно ему объясняет:
Они знают! Они шутят! Это такой народ едет... веселый, отчаянный! Мне один командир за стакан смородины бумажку трехрублевую на ходу подал. Ну, я за вагоном, бежал, бежал. Но все-таки бумажку в вагон сунул.
Вот... - одобрительно кивает головой мальчишка. - Тебе что! А он там на войне пусть квасу или ситра купит.
Вот дурной! - ускоряя шаг и держась вровень с вагоном, снисходительно говорит старший. - Разве на войне это пьют? Да не жмись ты мне к боку! Не крути головой! Это наш "И-16" - истребитель, а немецкий гудит тяжко, с передыхом. Война идет на второй месяц, а ты своих самолетов не знаешь.
Фронтовая полоса. Пропуская гурты колхозного скота, который уходит к спокойным пастбищам на восток, к перекрестку села, машина останавливается.
На ступеньку вскакивает хлопчик лет пятнадцати. Он чего-то просит. Скотина мычит, в клубах пыли щелкает длинный бич.
Тарахтит мотор, шофер отчаянно сигналит, отгоняя бестолковую скотину, которая не свернет до тех пор, пока не стукнется лбом о радиатор. Что мальчишке надо? Нам непонятно. Денег? Хлеба?
Потом вдруг оказывается:
Дяденька, дайте два патрона.
На что тебе патроны?
А так... на память.
На память патронов не дают.
Сую ему решетчатую оболочку от ручной гранаты и стреляную блестящую гильзу.
Губы мальчишки презрительно кривятся:
Ну вот! Что с них толку?
Ах, дорогой! Так тебе нужна такая память, с которой можно взять толку? Может быть, тебе дать вот эту зеленую бутылку или эту черную, яйцом, гранату? Может быть, тебе отцепить от тягача вот ту небольшую противотанковую пушку? Лезь в машину, не ври и говори все прямо.
И вот начинается рассказ, полный тайных недомолвок, уверток, хотя в общем нам уже все давно ясно.
Сурово сомкнулся вокруг густой лес, легли поперек дороги глубокие овраги, распластались по берегам реки топкие камышовые болота. Уходят отцы, дяди и старшие братья в партизаны. А он еще молод, но ловок, смел. Он знает все лощинки, последние тропинки на сорок километров в округе.
Боясь, что ему не поверят, он вытягивает из-за пазухи завернутый в клеенку комсомольский билет. И не будучи вправе рассказать что-либо больше, облизывая потрескавшиеся, запыленные губы, он ждет жадно и нетерпеливо.
Я смотрю ему в глаза. Я кладу ему в горячую руку обойму. Это - обойма от моей винтовки. Она записана на мне.
Я беру на себя ответ за то, что каждая выпущенная из этих пяти патронов пуля полетит точно в ту, куда надо, сторону.
Как тебя зовут?
Послушай, Яков, ну зачем тебе патроны, если у тебя нет винтовки? Что же ты, из пустой крынки стрелять будешь?
Грузовик трогается. Яков спрыгивает с подножки, он подскакивает и весело кричит что-то несуразное, бестолковое. Он смеется и загадочно грозит мне вдогонку пальцем. Потом, двинув кулаком по морде вертевшуюся около корову, он исчезает в клубах пыли.
Ой, нет! Этот паренек заложит обойму не в пустую крынку.
Дети! На десятки тысяч из них война обрушилась точно так же, как и на взрослых, уже хотя бы потому, что сброшенные над мирными городами фашистские бомбы имеют для всех одинаковую силу.
Остро, чаще острее, чем взрослые, подростки - мальчуганы, девочки переживают события Великой Отечественной войны.
Они жадно, до последней точки, слушают сообщения Информбюро, запоминают все детали героических поступков, выписывают имена героев, их звания, их фамилии.
Они с беспредельным уважением провожают уходящие на фронт эшелоны, с безграничной любовью встречают прибывающих с фронта раненых.
Я видел наших детей в глубоком тылу, в тревожной прифронтовой полосе и даже на линии самого фронта. И повсюду я видел у них огромную жажду дела, работы и даже подвига.
Перед боем на берегу одной речки встретил я недавно парнишку.
Разыскивая пропавшую корову, чтобы сократить путь, он переплыл реку и неожиданно очутился в расположении немцев.
Спрятавшись в кустах, он сидел в трех шагах от фашистских командиров, которые долго разговаривали о чем-то, держа перед собой карту.
Он вернулся к нам и рассказал о том, что видел.
Я у него спросил:
Погоди! Но ведь ты слышал, что говорили их начальники, это же для нас очень важно.
Паренек удивился:
Так они же, товарищ командир, говорили по-немецки!
Знаю, что не по-турецки. Ты сколько окончил классов? Девять? Так ты же должен был хоть что-нибудь понять из их разговора?
Он уныло и огорченно развел руками:
Эх, товарищ командир! Кабы я про эту встречу знал раньше...
Пройдут годы. Вы станете взрослыми. И тогда в хороший час отдыха после большой и мирной работы вы будете с радостью вспоминать о том, что когда-то, в грозные дни для Родины, вы не болтались под ногами, не сидели сложа руки, а чем могли помогали своей стране в ее тяжелой и очень важной борьбе с человеко-ненавистным фашизмом.
Действующая армия
Что такое война? По моему мнению, война – это самое страшное событие, которое может произойти с человечеством. Она унесла миллионы жизней. Война не пощадила ни взрослых, ни детей. В ней принимали участие не только отцы, дяди, но и подростки, которые хотели приблизить свою страну к победе над фашизмом. Именно об этом думает Аркадий Петрович Гайдар и ставит проблему роли детей на войне.
Он выпрашивает у солдата патроны, чтобы помочь в уничтожении врага. Смелый мальчик, видя, как старшие братья, дяди уходят в партизаны, не хочет сидеть сложа руки. Солдат доверяет ему обойму от своей винтовки. Он уверен, что эти пули полетят в нужную сторону. Об этом говорится в предложениях 22-26.
Дети очень остро переживали события Великой Отечественной войны. Они помогали в глубоком тылу, в прифронтовой полосе и даже на линии самого фронта. Где бы дети ни оказались, у них была огромная жажда дела, подвига.
Через эти примеры мы можем увидеть, что во время войны детям пришлось рано повзрослеть и встать наряду со взрослыми на защиту Отчизны. Настолько жестокой и беспощадной была эта война.
Таким образом, можно сказать, что роль детей во время Великой Отечественной войны была огромной. Подростки своими подвигами приблизили страну к великой победе. Мы должны помнить их и постараться, чтобы был мир во всём мире.
Обновлено: 2019-02-23
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Полезный материал по теме
- По тексту А.П. Гайдара: Фронтовая полоса. Пропуская гурты колхозного скота, который уходит к спокойным пастбищам (Проблема переживания детьми военных событий, их посильного участия в войне)
Тыловая железнодорожная станция на пути к фронту. Водонапорная башня. Два прямых старых тополя. Низкий кирпичный вокзал, опоясанный густыми акациями.
Воинский эшелон останавливается. К вагону с кошелками в руках подбегают двое поселковых ребятишек.
Лейтенант Мартынов спрашивает:
Почем смородина?
Старший отвечает:
С вас денег не берем, товарищ командир.
Мальчишка добросовестно наполняет стакан верхом, так что смородина сыплется на горячую пыль между шпал. Он опрокидывает стакан в подставленный котелок, задирает голову и, прислушиваясь к далекому гулу, объявляет:
- «Хенкель» гудит... Ух! Ух! Задохнулся. Вы не бойтесь, товарищ лейтенант, вон они наши пошли истребители. Здесь немцам по небу прохода нет.
Ось! Там вона бухает...
Лейтенанта Мартынова это сообщение заинтересовывает. Он садится на пол у дверей и, свесив ноги наружу, поедая смородину, спрашивает:
Гм! А что же, хлопец, на той войне люди делают?
Стрыляют, - объясняет мальчишка, - берут ружье или пушку, наводют... и бах! И готово.
Что готово?
Вот чего! - с досадой восклицает мальчишка. - Наведут курок, нажмут, вот и смерть будет.
Кому смерть - мне? - И Мартынов невозмутимо тычет пальцем себе в грудь.
Да ни! - огорченно вскрикивает удивленный непонятливостью командира мальчишка. - Пришел якийсь-то злыдень, бомбы на хаты швыряет, на сараи. Вот там бабку убили, двух коров разорвало. О то чего, - насмешливо пристыдил он лейтенанта, - наган нацепил, а как воевать, не знает.
Лейтенант Мартынов сконфужен. Окружающие его командиры хохочут.
Паровоз дает гудок.
Мальчишка, тот, что разносил смородину, берет рассерженного братишку за руку и, шагая к тронувшимся вагонам, протяжно и снисходительно ему объясняет:
Они знают! Они шутят! Это такой народ едет... веселый, отчаянный! Мне один командир за стакан смородины бумажку трехрублевую на ходу подал. Ну, я за вагоном, бежал, бежал. Но все-таки бумажку в вагон сунул.
Вот... - одобрительно кивает головой мальчишка. - Тебе что! А он там на войне пусть квасу или ситра купит.
Вот дурной! - ускоряя шаг и держась вровень с вагоном, снисходительно говорит старший. - Разве на войне это пьют? Да не жмись ты мне к боку! Не крути головой! Это наш «И-16» - истребитель, а немецкий гудит тяжко, с передыхом. Война идет на второй месяц, а ты своих самолетов не знаешь.
Фронтовая полоса. Пропуская гурты колхозного скота, который уходит к спокойным пастбищам на восток, к перекрестку села, машина останавливается.
На ступеньку вскакивает хлопчик лет пятнадцати. Он чего-то просит. Скотина мычит, в клубах пыли щелкает длинный бич.
Тарахтит мотор, шофер отчаянно сигналит, отгоняя бестолковую скотину, которая не свернет до тех пор, пока не стукнется лбом о радиатор. Что мальчишке надо? Нам непонятно. Денег? Хлеба?
Потом вдруг оказывается:
Дяденька, дайте два патрона.
На что тебе патроны?
А так... на память.
На память патронов не дают.
Сую ему решетчатую оболочку от ручной гранаты и стреляную блестящую гильзу.
Губы мальчишки презрительно кривятся:
Ну вот! Что с них толку?
Ах, дорогой! Так тебе нужна такая память, с которой можно взять толку? Может быть, тебе дать вот эту зеленую бутылку или эту черную, яйцом, гранату? Может быть, тебе отцепить от тягача вот ту небольшую противотанковую пушку? Лезь в машину, не ври и говори все прямо.
И вот начинается рассказ, полный тайных недомолвок, уверток, хотя в общем нам уже все давно ясно.
Сурово сомкнулся вокруг густой лес, легли поперек дороги глубокие овраги, распластались по берегам реки топкие камышовые болота. Уходят отцы, дяди и старшие братья в партизаны. А он еще молод, но ловок, смел. Он знает все лощинки, последние тропинки на сорок километров в округе.
Боясь, что ему не поверят, он вытягивает из-за пазухи завернутый в клеенку комсомольский билет. И не будучи вправе рассказать что-либо больше, облизывая потрескавшиеся, запыленные губы, он ждет жадно и нетерпеливо.
Я смотрю ему в глаза. Я кладу ему в горячую руку обойму. Это - обойма от моей винтовки. Она записана на мне.
Я беру на себя ответ за то, что каждая выпущенная из этих пяти патронов пуля полетит точно в ту, куда надо, сторону.
Как тебя зовут?
Послушай, Яков, ну зачем тебе патроны, если у тебя нет винтовки? Что же ты, из пустой крынки стрелять будешь?
Грузовик трогается. Яков спрыгивает с подножки, он подскакивает и весело кричит что-то несуразное, бестолковое. Он смеется и загадочно грозит мне вдогонку пальцем. Потом, двинув кулаком по морде вертевшуюся около корову, он исчезает в клубах пыли.
Ой, нет! Этот паренек заложит обойму не в пустую крынку.
Дети! На десятки тысяч из них война обрушилась точно так же, как и на взрослых, уже хотя бы потому, что сброшенные над мирными городами фашистские бомбы имеют для всех одинаковую силу.
Остро, чаще острее, чем взрослые, подростки - мальчуганы, девочки - переживают события Великой Отечественной войны.
Они жадно, до последней точки, слушают сообщения Информбюро, запоминают все детали героических поступков, выписывают имена героев, их звания, их фамилии.
Они с беспредельным уважением провожают уходящие на фронт эшелоны, с безграничной любовью встречают прибывающих с фронта раненых.
Я видел наших детей в глубоком тылу, в тревожной прифронтовой полосе и даже на линии самого фронта. И повсюду я видел у них огромную жажду дела, работы и даже подвига.
Перед боем на берегу одной речки встретил я недавно парнишку.
Разыскивая пропавшую корову, чтобы сократить путь, он переплыл реку и неожиданно очутился в расположении немцев.
Спрятавшись в кустах, он сидел в трех шагах от фашистских командиров, которые долго разговаривали о чем-то, держа перед собой карту.
Он вернулся к нам и рассказал о том, что видел.
Я у него спросил:
Погоди! Но ведь ты слышал, что говорили их начальники, это же для нас очень важно.
Паренек удивился:
Так они же, товарищ командир, говорили по-немецки!
Знаю, что не по-турецки. Ты сколько окончил классов? Девять? Так ты же должен был хоть что-нибудь понять из их разговора?
Он уныло и огорченно развел руками:
Эх, товарищ командир! Кабы я про эту встречу знал раньше...
Пройдут годы. Вы станете взрослыми. И тогда в хороший час отдыха после большой и мирной работы вы будете с радостью вспоминать о том, что когда-то, в грозные дни для Родины, вы не болтались под ногами, не сидели сложа руки, а чем могли помогали своей стране в ее тяжелой и очень важной борьбе с человеко-ненавистным фашизмом.
Действующая армия
У прохода через тяжелую, обшитую грубым тесом баррикаду милиционер проверил мой пропуск на выход из осажденного города. Читать...
Мне тогда было тридцать два года. Марусе двадцать девять, а дочери нашей Светлане шесть с половиной. Только в конце лета я получил отпуск, и на последний теплый месяц мы сняли под Москвой дачу.
